Суфизм Байазида: исчезновение без ритуала

Алиреза Нурбахш

Кого Бог любит, тому дарует три свойства:
щедрость моря, доброту солнца и смирение земли.

Байазид

Суфизм всегда предстает как практическая и в то же время трансцендентная школа. Практическая, поскольку она имеет дело с дисциплинами, которые ведут к просветлению, а трансцендентная в том смысле, что она выходит за рамки внешних аспектов любой религии. Не было суфия, в котором эти качества проявились бы ярче, чем в Байазиде. Среди ранних суфиев ислама Байазид играл ключевую роль в формировании суфийской доктрины и практики, которые позже были развиты такими суфиями, как Аттар и Руми.

О жизни Байазида известно мало. Большую ее часть он провел в Бистаме — городе в северо-восточной части Ирана. Рассказывают, что Бай­а­зид провел тридцать лет в странствиях, во время которых завершил суфийский Путь, но об этом периоде почти не сохранилось упоминаний. Хотя сам он писал мало, в суфийской литературе существует множество историй о нем и приписываемых ему афоризмов, например, в таких классических текстах, как «Раскрытие скрытого» (Кашф ал-махджуб) Худжвири и «Жизнеописания святых» (Тазкират ал-аулийа) Аттара.

Религиозные верования и ритуалы по большей части не играют заметной роли в современной западной культуре. Большинство из нас живет в рутине повседневности, не думая о религии, которая на нас никак не влияет.

Важно помнить, что во времена Байазида ситуация была совсем другой. В то время жизнь человека в большой степени определялась религиозными верованиями и ритуалами, и основным назначением и занятием в жизни было достижение гармонии с Божественным — либо ради самого Божественного, либо — на более низком уровне — для того, чтобы утолить мирские, обыденные желания.

Байазид умер в 875 году в своем родном городе Бистаме, где ислам, как и в других частях мусульманского мира, играл в жизни людей важную роль. Почти все пытались жить в соответствии с правилами и ритуалами. Ежедневные обязательные молитвы, пост, паломничество в Мекку, религи­озный налог были так же важны и реальны для этих людей, как, например, для наших детей — хорошее образование. Байазиду такая религиозная жизнь представлялась слишком поверхностной и лицемерной, поскольку вся она была направлена на индивидуальное спасение — либо в этом мире, либо в загробном. Обычные религиозные установки, как считал Байазид, запятнаны корыстными интересами и самостью, ведь их конечная цель вполне соответствует устремлениям эго. Он полагал, что сфера эго является противоположностью Бога.

Что такое Бог для Байазида? Об этом дает представление история из старейшего персидского трактата по суфизму «Раскрытие скрытого» Худжвири. В ней Байазид говорит:

Я отправился в Мекку и увидел Дом, стоящий отдельно от всех. Я сказал: «Мое паломничество не принято, ведь я и раньше видел много таких камней».

Я отправился снова и увидел Дом и Владыку Дома. Я сказал: «Это еще не единство».

На третий раз я увидел одного Владыку Дома. Голос в моем сердце прошептал: «О Байазид, если бы ты не заглядывался на самого себя, то не был бы идолопоклонником, даже если бы видел все мироздание. Но ты смотришь на себя, и потому ты идолопоклонник, который слеп по отношению ко всему мирозданию».

И тогда я раскаялся, и еще раз раскаялся в своем раскаянии, и более того, еще раз раскаялся в том, что видел свое собственное существование (адаптировано из Hujviri 1976, p. 108).

Хаджж — это священный ритуал, который все мусульмане обязаны совершить хотя бы раз в жизни. Во времена Байазида это была, возможно, высшая цель жизни. Путешествие было чрезвычайно трудным. Многие из паломников даже не знали, удастся ли им вернуться обратно. Как и все остальные, Байазид относится к этому странствию весьма ревностно. Но он подходит к нему более глубоко, чем большинство других людей. Для него естественным является отправиться к Дому Бога, ожидая увидеть самого Бога. Меньшее его не устраивает. Но когда он прибывает туда, то видит всего лишь обычный дом, построенный из камней и глины. Очевидно, что Байазид не удовлетворен. Он дает себе обещание повторять паломничест­во до тех пор, пока не увидит Бога. Возможно, именно в это время Байазид с усердием обратился к повторению священных текстов, поминанию, чтению Корана, молитвам — то есть делал все то, что позволит ему забыть о доме из камня, иными словами, о мирском, и приблизит его к Богу.

После третьего путешествия он наконец видит Владыку или, по крайней мере, думает, что увидел Его. Байазид исполнен радости и довольства. Но очевидно, что недоволен Владыка. Бог говорит Байазиду, что Ему все равно, смотрит он на мир или нет. Но Богу не все равно, смотрит ли Байазид на самого себя. И лишь тогда, когда он перестает видеть самого себя, Байазид воистину может сказать, что увидел Бога.

Байазид раскаивается прежде всего в том, что думал, будто видел Бога. Потом он раскаивается в своем раскаянии, поскольку это раскаяние — всего лишь еще одно проявление его бытия. И наконец он раскаивается в том, что видит свое собст­венное существование.

Байазид начинает понимать разницу между божеством своего собственного воображения и подлинным Богом. Первое конструируется, возможно, когда человек погружается в медитацию, в созерцание Божественного и полностью забывает об остальном мире. Очевидно, что этого недостаточно, хотя бы потому, что такого рода воображение служит самому человеку. Оно создает божество, поскольку в этом есть психологическая нужда, — возможно, формируя его из проекций идеалов человека. Но в конечном счете такое божество ради самого человека и создается. Байазид увидел это заблуждение в своем собственном пути к Богу. Подлинный Бог — не для того, чтобы служить твоим личным нуждам. Он независим от чьего-либо произвольного мышления и воображения. Для того, чтобы быть уверенным, что Байазида опять не захлестнет это глупое воображение, Бог устанавливает условия, на которых Байазид может встретиться с Реальностью: не смотри на себя.

В другом месте Байазид говорит:
Я увидел Бога во сне и спросил Его:
— В чем заключается путь к Тебе?
Бог ответил:
— Откажись от себя — и ты уже там
(Attar 1976).
«Не смотри на себя!» означает приближение к Богу без всяких скрытых намерений, не заключая с Ним никаких сделок и в особенности без всякой мысли о самом себе.

И, однако, в то же самое время Бог говорит Байазиду, что путь к Нему весьма практичен. Он не может и не должен сочетаться с воображением Байазида и какими бы то ни было хитросплетениями мысли.

Для того, чтобы перестать видеть себя и смотреть на себя, Байазиду нужно что-то сделать. Сколько бы он ни думал и ни воображал — это не поможет ему отвергнуть свое «я». И это весьма практический аспект суфизма в интерпретации Байазида: «делание» как противоположность «думанию» или воображению.

Какую же разновидность «делания» имел в виду Байазид или, может, даже Бог, которая могла бы помочь в отрицании «я»? В конце концов, отправиться в паломничество — это тоже форма «делания». Человеку необходимо сняться с места и отправиться в путь. В те дни, предпринимая такое путешествие, человек знал о тех немалых трудностях, с которыми ему придется столкнуться. Для Байазида ритуальные действия, хотя, возможно, и необходимые, не являются подходящим средством для того, чтобы отринуть свое «я». Осуществляя религиозный ритуал, человек не подвергает свое «я» риску. В этой ситуации эго ощущает себя в безопасности. Но для Байазида, если человек не бросает вызов своему «я» и не подвергает его испытанию, то, скорее всего, это не путь к Богу.

Но что же делать в таком случае?

Из истории о Байазиде можно сделать вывод, что существует два пути для того, чтобы противостоять своему «я», хотя они не разделены, а в большой степени переплетены. С одной стороны, нужно проявлять доброту по отношению к другим и бескорыстно служить им, а с другой — навлекать на себя порицание со стороны людей, подвергать себя их осуждению.

Следующая история показывает значение бескорыстного служения в суфизме Байазида. Она происходит также во время паломничества в Мекку. Нередко суфизм Байазида — это реакция на обычные ритуальные практики.

Во время одного из паломничеств в Мекку стояла такая засуха, что люди умирали от жажды. Байазид проходил мимо колодца, вокруг которого собралось немало жаждущих. Их так измучил недостаток влаги, что они буквально стали драться за нее. Посреди всей этой сутолоки и сумятицы Байазид увидел бездом­ную собаку, умиравшую от жажды. Собака посмотрела на Байазида, и он ощутил, что непременно должен достать для нее воды.

Он придумал, как это сделать, и стал вы­крикивать:

— Кто хочет купить заслугу моего хаджжа в обмен на воду?

Не получив ответа, он стал предлагать пять, шесть, семь, и, в конце концов, семьдесят хаджжей.

Наконец кто-то дал Байазиду воду в обмен на религиозную заслугу семидесяти палом­ничеств.

В этой части истории «я» Байазида начинает искушать его. Как только этот обмен произошел, он возгордился своим поступком и был доволен собой, ведь он совершил такое благородное и бескорыстное деяние.

Байазид поставил воду перед собакой. Но та не стала пить и отвернулась.

Человек такого уровня, как Байазид, видит послание свыше даже в поведении собаки. И Байазид почувствовал страшный стыд за свою гордость. В этот момент он услышал Божий глас:

— И долго еще ты будешь повторять: «Я сделал то, я сделал это!» Посмотри: даже собака не принимает твою милостыню!

Байазид тотчас раскаялся в том, что он загляделся на самого себя (Aflaki 1983, Vol. 2, p. 671).

Бескорыстное служение, подразумеваемое здесь, — это не просто акт милосердия. Его нельзя сравнивать с милостыней или благотворительностью. Это нечто гораздо более тонкое и трудное. Подлинно бескорыстное служение начинается тогда, когда человек не гордится своими благими поступками. И он действительно является бескорыстным, когда не считает себя инициатором этого акта милосердия.

Подлинное бескорыстное служение, как понял Байазид, — это основной способ избавиться от «я».

Следующая история — еще один пример того, как Байазид боролся со своим «я» посредством простого проявления доброты.

Как-то ночью Байазид проходил по кладбищу в Бистаме и заметил юношу благородного происхождения, игравшего на лютне. Увидев его, Байазид воскликнул:

— Нет силы и власти в мире, кроме как у Бога!

Юноша, решив, что Байазид выказал недовольство тем, что тот играет на кладбище, ударил его лютней по голове. Пострадали и голова, и лютня.

Вернувшись к себе домой, Байазид вызвал одного из своих учеников и, дав ему денег и сладостей, велел сходить в дом юноши и передать ему следующее:

— Байазид приносит свои извинения за ущерб, который его голова нанесла инструменту, и искренне просит принять деньги в качестве возмещения, чтобы ты мог приобрести новую лютню взамен пришедшей в негодность. А вкус халвы смягчит печаль, причиненную этим ущербом, и искупит обиду, поселившуюся в твоем сердце.

Получив это послание, юноша был настолько смущен и удивлен великодушием наставника, что немедленно помчался в ханаку к Байазиду, бросился к его стопам, горько плача, и попросил посвящения.

Ответить на акт агрессии добротой — значит пойти против собственного «я». Наше «я» жаждет мести или, по крайней мере, какой-то компенсации, когда с нами плохо обходятся. Но для Байазида искать такого рода компенсацию — все равно, что играть на руку собственному «я», что может еще больше отдалить от Бога.

Второй основной способ преодоления своего «я» для Байазида — это навлечь на себя осуждение людей и опозорить себя в глазах общества.

В наше время это может звучать довольно глупо. С чего бы это человеку стремиться опозорить себя? Современная западная культура делает акцент на том, чтобы возвышать и выпячивать свое «я», а не на том, чтобы его унижать.

Рассмотрим пример, поясняющий, что имел в виду Байазид, говоря о навлечении на себя порицания.

В городе Бастаме в одно время с Байазидом жил один весьма уважаемый, почтенный аскет. Он любил посещать круг Байазида, хотя не был его учеником. Однажды он сказал Байазиду:

— О учитель, последние тридцать лет своей жизни я постился, избегая всего мирского, ночи посвящая бдениям, но, честно говоря, я не обнаружил в себе того знания, о котором ты говоришь. Однако я признаю твою мудрость и хотел бы обрести ее.

Байазид ответил:

— О шейх, даже если ты еще триста лет будешь молиться и поститься, ты не сможешь обрести и малую толику этой мудрости.

— Почему? — спросил аскет.

— Потому что ты — заложник своего собственного «я», — ответил Байазид.

— Есть ли средство против этого?

— Есть. Но ты не сможешь им воспользоваться.

— Обещаю, что приму все, что бы ты ни посоветовал. Ведь я долгие годы искал это знание, — настаивал аскет.

— Что ж, — сказал Байазид, — тогда прежде всего сними с себя одеяние подвижника и вместо этого надень лохмотья. С мешком грецких орехов встань на улице в своем квартале, где люди тебя хорошо знают. Собери вокруг себя детвору и скажи: «Кто даст мне пощечину, получит грецкий орех. За две пощечины — два ореха, и так далее».

Проделав все это, перейди в другой квартал, третий, пока не обойдешь весь город. В этом — твое исцеление.

В полном изумлении и растерянности аскет воскликнул: «Славен Господь! Нет божества, кроме Бога!», что в те времена также являлось выражением изумления.

— Когда эти слова произносит неверующий, он становится мусульманином, — провозгласил Байазид, — ты же, произнеся их, стал неверующим.

— Почему же? — спросил аскет.

— Потому что, говоря эти слова, ты молишься себе, а не Богу, — ответил Байазид.

— Пожалуйста, найди для меня что-нибудь другое, — умолял его аскет.

— Это — единственное, что могло бы излечить тебя, но, как я и сказал, ты не сможешь этим воспользоваться, — отвечал Байазид (‘Attar 1976, pp. 112–113).

В суфизме Байазида человеку необходимо избавиться от ложной личности, которую он создает сам для себя. Мы все хотим, чтобы нас принимали и уважали другие. Общество и наши собственные культурные нормы подталкивают нас к тому, чтобы создать ложное представление о себе.

В современной культуре не так много людей, которые хотели бы создать для себя действительно более высокую в моральном смысле личность, основываясь на принципах религии. Но во времена Байазида общепринятым был религиозный тип личности. Наша собственная культура, однако, относится скептически к религии и к благо­честию. Успех измеряется в терминах богатства, славы и положения в обществе. Для того, чтобы следовать Байазиду в его поиске Истины, нам необходимо разрушить ложную личность. Методом такого разрушения для Байазида было порицание со стороны общества.

Все должны относиться к тебе как к безумцу, проходимцу и лицемеру. Это цена, которую приходилось платить за байазидову истину. Байазид не говорит, что человек должен уйти из общества. Для него это — легкий выход из положения. Он советует людям продолжать делать то, что они делают, настолько хорошо, насколько они могут.

«Видеть мир» значит наслаждаться миром, ценя его красоту. Бог не хочет, чтобы Байазид стал аскетом. «Узри целый мир и не смотри на себя», — вот что Бог сказал Байазиду. И здесь мы видим глубочайший этический принцип: делай все, что хочешь, но делай это без участия «я».

Ниже — еще один пример того, как Байазид разбивает социальный стереотип.

Услышав, что Байазид возвращается из паломничества, жители Бастама вышли к городским воротам, чтобы приветствовать его, воздать почести и оказать должное уважение.

Какое-то время Байазид вел себя в соответствии с ожиданиями людей, но затем ощутил, что этому надо положить конец. Был месяц Рамадан, и все постились. Разумеется, предполагалось, что Байазид также соблюдает пост. Вместо этого он вытащил кусок хлеба из своей торбы и начал есть. Увидев это, люди тотчас охладели к нему. Толпа рассеялась (Hujviri 1976).

Байазид здесь предупреждает об опасностях отождествления себя с тем, что мы делаем, и с тем образом, который мы создаем для других. Единственный способ, который поможет нам удостовериться, что мы не привязаны к чувству самости, не привязаны к себе, — это вызвать осуждение других людей, выставить себя на позор. Согласно Байазиду, если мы стремимся к Истине, то должны позволить другим разрушить тот фальшивый образ, который они создали для самих себя.

До сих пор я говорил о том, что сам человек решает поступать так, чтобы навлечь на себя упреки. Однако есть еще один критический фактор в этом процессе уничтожения «я», в том, что я называю «суфизм Байазида», и это — роль мастера, или наставника.

Та форма, в которой человек подвергается порицанию или позору в данном обществе, не должна выбираться самим человеком, потому что когда заходит речь о том, чтобы отвергнуть наше собственное мнение, отказаться от его тисков, мы и понятия не имеем о том, что является наилучшим путем к этому.

Эго может легко перехитрить нас и найти легкий выход из положения. Либо порицание может быть настолько суровым, что мы будем не в состоянии функционировать как полноценные члены общества.

Только лишь наставник, и он один, обладая мудростью и даром провидения, способен предписать нам надлежащую дозу порицаний. Точно так же и в случае Байазида и аскета, и в случае бескорыстного служения, о котором говорит Байазид.

Без любви к другому человеку, в этом случае — любви к наставнику, невозможно попасть на Путь бескорыстного служения. Не случайно в знаменитых любовных историях влюбленные всегда совершают бескорыстные поступки исключительно ради возлюбленной, без колебаний и страха жертвуя своей жизнью. Любовь к другому человеку позволяет нам преодолеть собственные эгоистические желания и эгоцентрические тенденции. И духовный Путь ничем не отличается в этом смысле. Любовь к наставнику позволяет нам отправиться в Путь бескорыстного служения. Если не будет этой любви, то перед нами предстанет наше собственное «я» с его ложным благочестием и гордыней, даже если мы практикуем служение — точно так же, как это случилось с Байазидом, который поставил воду перед собакой.

Важность того, что необходимо иметь учителя, в суфизме Байазида подчеркивается в следующей истории, которой я хотел бы закончить статью.

Руми говорит, что подлинный ученик всегда ставит своего наставника превыше всего остального.

Кто-то спросил одного из учеников Байазида:

— Кто выше: твой наставник или Абу Ха­нифа?

— Мой наставник, — ответил ученик.

— Кто выше: Абу Бакр или твой наставник?

— Мой наставник, — снова ответил ученик.

— Кто выше: сподвижники Пророка или твой наставник?

— Мой наставник, — повторил ученик.

— Кто выше: Пророк Мухаммад или твой наставник?

— Мой наставник, — стоял на своем ученик.

— Кто выше: Бог или твой наставник?

— Я увидел Бога в своем наставнике и не ведаю ничего, кроме своего наставника, — ответил ученик (Aflaki 1983, Vol. 1, p. 297).

Литература

Hujviri, ‘Ali b. ‘Uthman al-Jullabi, 1976. The Kashf al-mahjub: The Oldest Persian Treatise on Sufism. Edited by R. A. Nicholson. London: Luzac and Company Ltd.

‘Attar, Farid al-Din. 1976. Muslim Saints and Mystics. Translated by A. J. Arberry. London: Routledge & Kegan Paul.

Aflaki, Shams al-Din Ahmad. 1983. Manakib al-‘arifin. Two volumes. Edited by Tahsin Yaziji. Tehran: Don-yay-e Ketab.

Nurbakhsh, Alireza. Sufism of Bayazid // Sufi, Issue 46, Summer 2000, pp. 8–11.